Фабрис Колен - КОЛЕН Ф. По вашему желанию. Возмездие[]
Вокруг все было серым. Стены, пол — всюду один лишь унылый камень. Когда попадаешь сюда, твоя печаль сливается с печалью этих стен. Однажды ты понимаешь, что превратилась в часть своей кельи. У тебя нет больше слез. Тебя больше не преследуют воспоминания о прошедших днях. Но боль не спешит покинуть тебя — она уходит медленно, как уходят из опустевшего дома. И вот наконец остается лишь какое-то оцепенение. Твои воспоминания становятся такими же серыми, как эти стены. Чтобы это понять, нужно много лет провести здесь. Навсегда распрощаться с жизнью.
Сестра Наджа пересекла пустынный зал и стала спускаться по еще одной лестнице. Монастырь был огромен — настоящая крепость, построенная больше пяти веков назад, в уединении которой жило более двухсот монахинь. Тайны монастыря уходили в прошлое, как корни дерева в рыхлую землю. Повсюду были статуи коленопреклоненного Единственного, из ран которого сочилась окаменевшая кровь. Азенаты убили своего бога. Здесь хранили память о нем. А в недрах монастыря, вечно омываемое кровью, билось его сердце, Святое Сердце Скорбящей Матери — высшая реликвия азенатов.
Я видела, как Наджа в одиночестве идет по сырому лабиринту подземных коридоров. Она шла среди луж по узким проходам, под обросшими мхом каменными сводами. В редких полосках солнечного света танцевала пыль. Поравнявшись со мной, Наджа протянула руку. Я положила в нее ключ, она сомкнула пальцы. Слова были излишни. Я даже не обернулась, что посмотреть, как она удаляется. Я знала.
Дверь отворилась и снова закрылась. Келья. Сестра Наджа опустилась на маленькую каменную скамеечку и стала ждать. Рядом с ней лежал кожаный хлыст.
Снова зазвонили колокола, и на верхних этажах молча собрались монахини. Настал час молитвы. Но сестры Наджи сегодня утром не будет вместе с другими.
Мы долго ждали так в молчании. Я на своем стуле, она в своей келье. Наконец в конце коридора появилась еще одна фигура.
Эта была Тирцея, служанка.
Она никогда не опаздывала.
Тирцея быстро приблизилась, прошла мимо, даже не удостоив меня взглядом. Лицо ее покрывали глубокие морщины, в глазах была невыразимая печаль. Она в молчании подошла к келье и замерла.
Сестра Наджа молча сняла свое серое платье. Вместо груди у нее был ужасающий розовый шрам — воспоминание о прошлом, полном страха и угроз, от которого она хотела отречься. Череп ее был гол.
— Я убила твоего сына, — сказала она.
Монашка взяла хлыст и начала наносить себе удары по голой спине. В полутьме не было слышно ничего, кроме щелканья хлыста. Она била себя и говорила.
— Я убила твоего сына, — повторяла она. — Чтобы отомстить. Я убила твоего сына, и теперь я не смогу тебе его отдать. Единственный смотрит на меня безжалостным взглядом. Да принесет тебе облегчение моя мука.
Мне не нужна твоя мука, принцесса.
Сколько она могла сказать в ответ!
Наджа медленно подняла глаза.
— Я уже не та, что прежде.
«Для меня, — молча ответила та, — ты по-прежнему императрица. Ты та, что убила моего сына».
— Да принесет тебе облегчение моя мука. Я отдаю тебе все, что могу отдать. Я ничто. Я не заслуживаю жалости. Моя жизнь в твоих руках.
Старая служанка почувствовала, как против ее воли к глазам подступают слезы. Зачем она приходит сюда? Зачем приходила все эти годы? В память о своем погибшем ребенке? Чтобы увидеть эту женщину, тень этой женщины, чтобы увидеть как та, что была императрицей, беспрестанно бичует себя и шепчет одни и те же слова раскаяния? Зачем ей все это? Ведь она никогда не забудет.
Эта произошло двадцать лет назад.
Императрица сочеталась браком с его величеством Полонием.
Император отбыл на войну, на несколько месяцев оставив жену одну. Потом была беременность. Когда вернулся его величество, родился ребенок. Императрица Аларис вызвала Тирцею в свою комнату. Одну из своих самых верных служанок.
Да, ваше величество?
«Мне сказали, что у тебя родился ребенок, Тирцея. Это правда?»
Да, ваше величество, два дня назад. Как и ребенок вашего величества.
«Да. Так мне и сказали, Тирцея. Теперь слушай. Сейчас же принеси мне этого ребенка, ясно? Сию же минуту. Принеси мне его. Я хочу на него посмотреть».
Желание вашего величества — закон.
Желание вашего величества.
Тирцея принесла госпоже своего ребенка.
Больше она его не видела.
Страшный замысел: ее сына выдали за ребенка императрицы. А потом убили. Так, чтобы все поверили в скоропостижную смерть. Делая вид, что скорбит по сыну, Аларис на несколько недель заперлась в комнате — предварительно отдав своего собственного сына на попечение служанки.
Тирцея прекрасно помнила эти несколько дней, самые странные в ее жизни. Она наедине с незаконнорожденным сыном императрицы — и страшные глаза ее мужа. Ее императорское величество осыпала их золотом. Но сломала им жизнь. Через месяц она вызвала супруга к себе в комнату и сообщила ему о своем решении: усыновить чужого ребенка. Например, ребенка служанки. «Какой служанки?» — спросил его величество. «Тирцеи, — ответила Аларис. — Ее муж ишвен (еще одна ложь)».
Полоний IV чуть не лопнул от смеха. Усыновить нечистого ребенка, полуварвара? Да это же просто абсурд. Но ведь уже несколько месяцев молодая императрица упрямо отказывала ему в утолении плотского желания. И он знал, что, если он не убьет ее и не возьмет в жены другую, у него не будет наследника. Он мог бы это сделать, но не сделал. Уже тогда поговаривали, что Император утратил мужскую силу. Рассказывали о его чудовищных приступах гнева. «Он говорит, что хочет изуродовать меня, — шептала Аларис. — Он хочет отрезать мне одну грудь».
— Тирцея!
Служанка покачала головой, глядя, как сестра Наджа поднимается со своей скамейки.
Та, что когда-то была императрицей, подошла к решетчатой двери и показала ей свою спину, всю в кровавых ранах. Что она могла сделать? Иногда она представляла, как просунет руки между прутьями решетки, сомкнет пальцы на шее этой женщины и будет давить до тех пор, пока у той не подкосятся ноги, а изо рта не вывалится синий язык. Но она знала, что не способна на это. Взгляд убийцы горел каким-то странным огнем — смесью любви и отчаяния.
— Тирцея. Мы ведь, наверное, видимся в последний раз?
Старая служанка опустила веки в знак согласия. У нее слегка кружилась голова. От этого мрака. От этой тишины.
— Сентаи уже близко, мы это знаем. Нам не нужно выходить за пределы монастыря для того, чтобы понять это.
С нами говорит Голос. Голос Единственного. Тс-с. Разве ты не слышишь?
Тирцея покачала головой. Она избегала говорить в присутствии императрицы. Она молчала уже около двадцати лет.
